Читать онлайн «Гражданская война 1918-1921 гг. – урок для XXI века». Страница 20

Значительная часть, если не большинство, помещиков, испытавших во время революции погром их имений, возненавидели крестьян («зверо-людей») ненавистью столь непримиримой, что она распространялась даже на «своих», которых можно было заподозрить в соучастии с крестьянами. М.М.Пришвин записал в дневнике 27 апреля 1918 г., как он приехал из Москвы в Елец и, еще не имея сведений о своем хуторе, встретил соседку-помещицу, у которой разгромили имение. Она набросилась на него: мол, это «плоды его рук».

«– Как моих?

– Ваших, ваших! – крикнула она.

– Боже мой, – говорю я, – меня же кругом считают контрреволюционером.

– А почему же, – кричит она, – у всех помещиков дома разграблены и снесены, а ваш дом стоит?

– Неужели он еще стоит?

Она не простившись вышла из лавки.

Я подумал: «Дом мой стоит, а если вернется старая власть, дому моему не устоять: эта старуха меня разорит и, пожалуй, повесит на одном дереве с большевиками, злоба ее безгранична, и она еще религиозна: большевики душат земной „правдой“, она задушит „божественной“…».

В целом, примирительные жесты «простонародья», которые в начале делались в надежде избежать столкновения, были имущими классами явно и четко отвергнуты. Это вызвало ответный социальный расизм «низов», быстро достигший уровня ненависти и даже ярости. Ненависть низов (в основном крестьянства) и верхушки белых стала взаимной. Об этом пишет в своих воспоминаниях «Очерки русской смуты» А.Деникин. Полезно почитать и письма адмирала Колчака. Этой ненависти к простонародью не было и в помине у красных, которых видели крестьяне – у Чапаева или Щорса. Они были «той же расы». Это и решило исход гражданской войны – при том, что хватало жестокостей и казней с обеих сторон11.

По накалу страстей гражданская война в России на стадии столкновения добровольческих армий была сходна с войнами этническими и религиозными.

В «Очерках русской смуты» А.И.Деникин описывает свою поездку инкогнито по России после Февраля 1917 г. Он говорит о «ненависти, накопленной в течение столетий»:

«Теперь я увидел яснее подлинную жизнь и ужаснулся. Прежде всего – разлитая повсюду безбрежная ненависть – и к людям, и к идеям. Ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чужой или недоступной толпе».

Эти его рассуждения сами проникнуты расизмом, ненавистью к «толпе», якобы отрицающей недоступную ей культуру. Он как будто Толстого не читал, который задолго до этого предупреждал тех, кто был «социально и умственно выше толпы». Надо было раньше задуматься о «подлинной жизни».

Выступая в революции вместе с рабочими, крестьянство заимствовало от них многие понятия, придавая им смысл, далеко выходящий за рамки классовой борьбы. Например, под буржуазией крестьяне понимали не весьма абстрактный социальный тип, а что-то вроде воплощения вселенского зла, которое и надо уничтожить ради всеобщего блага. М.М.Пришвин записал в дневнике 10 августа 1917 г., в деревне:

«Тихонов, большевик, пишет мне в письме слово „буржуазия“ в кавычках… Но простой человек слепо верит, что есть какая-то совершенно отдельная от народа и зловреднейшая из всех на свете порода людей – буржуи. У нас крестьяне согласно с знакомым словом „Манчжурия“ называют ее „Буржурия“.

Это отношение к буржуазии как чуждой враждебной расе было вплоть до открытой гражданской войны лишь потенциальным, скрытым основанием для будущей открытой ненависти. К конкретным людям из числа буржуазии, не проявлявшим по отношению к крестьянам открытой враждебности и идущим на диалог, ненависти летом 1917 г. не возникало. М.М.Пришвин сделал в дневнике (14 мая) интересную запись:

«Нагавкин – русская фамилия: нагавкали на человека – вот и стал он на веки вечные Нагавкин. А впрочем, жулик на редкость. Живет он в мещанской слободе, и по виду живет, словно купец, а разобрать? С 27-го числа, как началась революция, приходил каждый день оратор и вечером ораторствовал и разбирал всех, кто буржуй, а кто пролетарий. Вот как-то раз стали разбирать, Нагавкин и говорит: „А что, посредник торговли – буржуй?“ – „Конечно, – отвечают – буржуй!“ и: „Ну, а как же и тот, что два яблока и коробку спичек на пупе носит, тоже буржуй?“ – „Посредник, значит буржуй!“ – „И я тоже“. – „А ты, что ж, ты самый и есть буржуй: фабрика, дом и прочее“. Тут Нагавкин вынимает из кармана всю свою канцелярию. „Пожалуйте!“ – подает какие-то квитанции. Рассматривают товарищи: нефтяной двигатель – заложен, кожа – заложена, здание – заложено. „Это, – говорит Нагавкин, – фабрика, а вот дом“. Посмотрели: дом тоже заложен и перезаложен. Потом пошли пиджаки, сапоги, женские бурнусы. „Жена только не заложена, жена моя, ну, как, товарищи, после этого: буржуй или пролетарий?“ Подумали, подумали товарищи, поспорили, вспомнили опять того, кто два яблока и коробку спичек на пупе носит, решили опять, что тот буржуй, а насчет Нагавкина ничего не могли решить. И так в Черной Слободе живет кожевник фабрикант, в собственном доме живет и чем-чем только не занимается, и рожь осыпает, и яйца скупает, и старые серебряные кокошники перетапливает, и принимает дохлых ягнят и собачьи шкурки, а сказать определенно про него никто не может: буржуй он или пролетарий».

Но программу буржуазии крестьяне отвергли сознательно и определенно. Главная «земная», социально-экономическая причина, по которой крестьянство отвергло в 1917 г. либерально-буржуазный проект коалиции кадетов, эсеров и меньшевиков, заключалась в их отказе решить земельный вопрос. А он к тому времени стал настолько больным, что расхождения во взглядах приводили к расколу религиозного типа. Позиция землевладельцев-помещиков, поддержавших Белое движение, была столь же непримиримой.

Волнения крестьян 1902-1903 гг., а затем революция 1905-1907 гг. больнее всего ударила по семьям 30-40 тыс. помещиков. Около 15% поместий были сожжены, значительную часть (около 1/3) земли в районах, охваченных волнениями, помещикам пришлось продать. Попытки деятелей дворянства восстановить давно уже иллюзорные патриархальные отношения с крестьянами полностью провалились.

Попытки представить выступления крестьян следствием подстрекательской работы интеллигенции, масонов, эсеров, большевиков и т.д., были несостоятельны и в то время, и тем более сегодня, когда те события хорошо изучены. «Страшны не книжки, а то, что есть нечего ни тебе, ни скотине», – ответил в 1902 г. на суде по поводу «беспорядков» один сельский староста. Это основа, а второй фактор это наличие у всего крестьянства России «молекулярной» неуничтожимой и всепроникающей организационной структуры, которая стала механизмом революции – сельской общины. Осенью 1905 г. крестьянские волнения вспыхнули с новой силой. Т.Шанин пишет:

«Массовые разрушения поместий не были к тому времени ни „бездумным бунтом“, ни актом вандализма. По всей территории, охваченной жакерией, крестьяне заявляли, что их цель – навсегда „выкурить“ помещиков и сделать так, чтобы дворянские земли были оставлены крестьянам для владения и обработки».

Крестьяне четко определили свое отношение к помещикам как классовому врагу. Под этим были исторические корни, которые дали пышные всходы после реформы 1861 г. А.Н.Энгельгардт пишет в письме из деревни в 1863 г. о запустении помещичьих усадеб после реформы, что видно было даже по исчезновению псовой охоты: «Притом же крестьяне теперь так зазнались, что не позволяют борзятникам топтать поля». В сноске он дает пояснение:

«Прежде тоже иногда случалось, что крестьяне, особенно казенные, нападали на охотников, топчущих их поля. Вы, может быть, не знаете, что у охотников существовал сигнал „на драку“. Охотник, схваченный крестьянами, трубил на рожке сигнал, и тогда все остальные охотники спешили к нему на помощь и, разумеется, обыкновенно побивали крестьян. Теперь „на драку“ едва ли кто-нибудь затрубит» [11, c. 481].

С середины 90-х годов XIX века «миры» крестьян и помещиков стали быстро расходиться к двум разным полюсам жизнеустройства: крестьянство становилось все более «общинным», а помещики – все более капиталистами. Крестьяне строили «хозяйство ради жизни» с ориентацией на самообеспечение, а помещики – «хозяйство ради прибыли». Напряженность между двумя этими полюсами приобретала не только экономический, но и мировоззренческий характер, имеющий даже религиозные корни. Историки приводят показательные сравнения России и Пруссии: немецкие крестьяне, в отличие от русских, не испытывали к своему помещику-юнкеру острой неприязни, его страсть к наживе была оправдана общей для них протестантской этикой.